Как известно, нормальный человек может заниматься чем угодно, лишь бы не работать. Видимо поэтому, основное время, проведённое в институте, я посвятил не рисованию обнажённых женщин постбальзаковского возраста, а извлечению душераздирающих звуков из электрической гитары.
Состав нашего коллектива часто менялся, иногда в нём даже возникали профессиональные музыканты и вокалисты. Что их заставляло выходить с нами на сцену я не знаю. Возможно, фонтаны девичьей любви, которые обрушивались на них после концерта. Впрочем, очень может быть, что их привлекали водопады портвейна, которые лились до и во время выступления.
Приближался какой–то очередной праздник, кажется, 7–е ноября. В институте надо было организовывать танцы. Все наши друзья–музыканты были заняты, и мы решили отыграть малым составом — две гитары и барабанщик. Такой состав требует, как минимум, виртуозного владения инструментами, чего не было и в помине. Мы решили взять громкостью.
К сожалению, еще надо было что–то петь. Коллектив опрометчиво доверил это дело мне. Надо сказать, певец я никакой. Одна девушка написала в своём дневнике после похода ко мне в гости: "Поёт так себе, но играет супер!" Она мне польстила по обоим пунктам.
Исполняли мы что–то напоминающее известные хиты того времени. Палочкой–выручалочкой был Криденс. Его тогда успешно играли во всех подворотнях на шиховских гитарах по, кажется, семь рублей.
Надо было учить слова. С этим делом у меня туго, даже если песня на русском языке. А уж если на английском… Я сел к магнитофону, и стал на слух выписывать слова русскими буквами. Через какое–то время я понял, что даже если у меня хватит терпения всё это записать, то запомнить я такое количество текста точно не смогу. Соратники посоветовали мне выучить хотя бы припевы, а запев исполнять на "птичьем" языке, отдалённо по звучанию напоминающем английский. На том и порешили.
Первым номером программы решили играть криденсовскую "Ooby–dooby". Там припев был самый простой, два слова, и всё. Мы предположили, что ближе ко второй песне народ нажрётся так, что никакого дела до слов ему уже не будет. Тем более, третьим номером программы предполагалось исполнять "Сьюзи Кью", где проигрыш можно играть минут двадцать. Концертный, типа, вариант. При удачном стечении обстоятельств, этот проигрыш можно было дотянуть до конца вечера. Тем более, что барабанщик собирался во время него стучать по пустой бутылке…
Наш лидер–гитарист, который в этот раз отсутствовал, по жизни занимался тем, что подпольно торговал самопальными гитарными усилителями и кабинетами. Очень, кстати, качественными. Гитара орала так, что у людей осыпался пепел с сигарет.
А вот со всем остальным было плохо. Ни о каких мониторах (колонки, которые направлены на исполнителя, чтобы он мог слышать себя) не было и речи. Подзвучки барабанов тоже не было, поэтому ударник лупил во всю дурь, как молотобоец.
Мы вышли на сцену. Я зафигачил первые аккорды, и начал что–то петь "по–английски". Сначала я подумал, что микрофон не работает, но потом понял, что звук есть, только он далеко впереди — голосовые колонки были выдвинуты на авансцену как можно дальше, ибо иначе микрофон начинал фонить. Сам себя я не слышал вообще.
В какой тональности я исполнил запев я не знаю. Но когда начался припев, я, пытаясь попасть хоть в какую–нибудь ноту, перебрал все, какие есть. "Дюбы–дюбы–дюбы–дюбы–дюбы–дюбы–дюбы…" Я пел эти ужасные дюбы и понимал, что мне больше никто никогда не даст. Даже если напьётся. Жизнь закончилась…
Сука–басист корчился от смеха со своей "Музимой" в руках — он стоял близко к голосовым колонкам, и всё слышал. Барабанщику было всё равно — он фигачил по тарелкам и ни о чём плохом не думал.
Я с ужасом посмотрел в зал. Народ плясал как ни в чём не бывало. Видимо, общий шум, производимый нашим коллективом, прятал огрехи вокалиста.
В результате все остались довольны. Моя личная жизнь не пострадала. Вот только гад басист изводил меня потом долгие годы. — Дюбы–дюбы–дюбы–дюбы, — орал он, завидев меня, и заливался дебильным смехом.
Состав нашего коллектива часто менялся, иногда в нём даже возникали профессиональные музыканты и вокалисты. Что их заставляло выходить с нами на сцену я не знаю. Возможно, фонтаны девичьей любви, которые обрушивались на них после концерта. Впрочем, очень может быть, что их привлекали водопады портвейна, которые лились до и во время выступления.
Приближался какой–то очередной праздник, кажется, 7–е ноября. В институте надо было организовывать танцы. Все наши друзья–музыканты были заняты, и мы решили отыграть малым составом — две гитары и барабанщик. Такой состав требует, как минимум, виртуозного владения инструментами, чего не было и в помине. Мы решили взять громкостью.
К сожалению, еще надо было что–то петь. Коллектив опрометчиво доверил это дело мне. Надо сказать, певец я никакой. Одна девушка написала в своём дневнике после похода ко мне в гости: "Поёт так себе, но играет супер!" Она мне польстила по обоим пунктам.
Исполняли мы что–то напоминающее известные хиты того времени. Палочкой–выручалочкой был Криденс. Его тогда успешно играли во всех подворотнях на шиховских гитарах по, кажется, семь рублей.
Надо было учить слова. С этим делом у меня туго, даже если песня на русском языке. А уж если на английском… Я сел к магнитофону, и стал на слух выписывать слова русскими буквами. Через какое–то время я понял, что даже если у меня хватит терпения всё это записать, то запомнить я такое количество текста точно не смогу. Соратники посоветовали мне выучить хотя бы припевы, а запев исполнять на "птичьем" языке, отдалённо по звучанию напоминающем английский. На том и порешили.
Первым номером программы решили играть криденсовскую "Ooby–dooby". Там припев был самый простой, два слова, и всё. Мы предположили, что ближе ко второй песне народ нажрётся так, что никакого дела до слов ему уже не будет. Тем более, третьим номером программы предполагалось исполнять "Сьюзи Кью", где проигрыш можно играть минут двадцать. Концертный, типа, вариант. При удачном стечении обстоятельств, этот проигрыш можно было дотянуть до конца вечера. Тем более, что барабанщик собирался во время него стучать по пустой бутылке…
Наш лидер–гитарист, который в этот раз отсутствовал, по жизни занимался тем, что подпольно торговал самопальными гитарными усилителями и кабинетами. Очень, кстати, качественными. Гитара орала так, что у людей осыпался пепел с сигарет.
А вот со всем остальным было плохо. Ни о каких мониторах (колонки, которые направлены на исполнителя, чтобы он мог слышать себя) не было и речи. Подзвучки барабанов тоже не было, поэтому ударник лупил во всю дурь, как молотобоец.
Мы вышли на сцену. Я зафигачил первые аккорды, и начал что–то петь "по–английски". Сначала я подумал, что микрофон не работает, но потом понял, что звук есть, только он далеко впереди — голосовые колонки были выдвинуты на авансцену как можно дальше, ибо иначе микрофон начинал фонить. Сам себя я не слышал вообще.
В какой тональности я исполнил запев я не знаю. Но когда начался припев, я, пытаясь попасть хоть в какую–нибудь ноту, перебрал все, какие есть. "Дюбы–дюбы–дюбы–дюбы–дюбы–дюбы–дюбы…" Я пел эти ужасные дюбы и понимал, что мне больше никто никогда не даст. Даже если напьётся. Жизнь закончилась…
Сука–басист корчился от смеха со своей "Музимой" в руках — он стоял близко к голосовым колонкам, и всё слышал. Барабанщику было всё равно — он фигачил по тарелкам и ни о чём плохом не думал.
Я с ужасом посмотрел в зал. Народ плясал как ни в чём не бывало. Видимо, общий шум, производимый нашим коллективом, прятал огрехи вокалиста.
В результате все остались довольны. Моя личная жизнь не пострадала. Вот только гад басист изводил меня потом долгие годы. — Дюбы–дюбы–дюбы–дюбы, — орал он, завидев меня, и заливался дебильным смехом.
Комментариев нет:
Отправить комментарий